Я пишу здесь - на плохо пропечатанных клетках журнала наблюдения -, потому что ничего другого и нет, как и нет сил держать это в себе. Тени, которых не должно быть, скользят по стенам и потолкам, мелькают в дверных проёмах и за окнами, выглядывают из бескрайней степи и брустверов на позиции, молчаливо стоят на эстакаде неподалёку. Образы увиденного той ночью преследуют меня на пути в казарму, штаб, и даже в кровати мне не найти покой. Я боюсь закрыть глаза. Сердце бьётся, как ударные в грайндкоре, и гонит кровь прямиком в воспалённый мозг, отдавая мерзким нарастающим гулом, заглушая все знакомые звуки этого мира. И даже сейчас, пока я пишу это, мои пальцы дрожат и едва держат ручку.

Однако я пересилю себя, и, благо, мне попался именно журнал наблюдений. Может, кто придёт после меня, окажется более любознательным и внемлет написанному. Или проявит благоразумие и вообще не станет вскрывать эту тему. Как говорится, мы ребята молодые, шутливые.

Мне всегда говорили, что я чересчур мнительный и пугливый. Мол, когда будят в патруль посреди ночи, я аж вскакиваю и бешено смотрю на помощника дежурного. Тот пугается и... Что я слишком много замора...Но не в этот раз.

Как видишь, мой будущий сменщик, я - разведчик ПВН. Совсем как и ты. Я тоже ставлю треногу и настраиваю азимутальный круг. Как и ты, молюсь, чтобы телефон на кустарной полочке, наконец, поменяли на рацию. Беру задания у начальника дежурной смены, веду журнал боевого поста. Всё как и у тебя. На вышке и вправду очень здорово. Везде изнуряющая жара, а там - спасительная тень . Ещё и интернет ловит - наверное, единственное место во всём дивизионе. Здесь можно спокойно сидеть со смартфоном, и тебя не будет видно. Зато ты видишь всех. Оглядывайся только почаще.

Я искренне люблю вышку. И не только из-за стремительных скачков по Всемирной Паутине, не только из-за плотских благ, какие дарит чёрно-оранжевый Ютуб. Совсем другое. Тихо. Не кричит Грызунчиков своё "слышь чё, ебать". Не перекладывают на тебя свои обязанности контрактники. Не видать и вечно пьяного Доминика Торрето. Никого нет. Пустота. Моя Цитадель Одиночества.

Оттуда хорошо видно город, а главное - море. Конечно, и с горы у МРЛС оно заметно, но не так, как с вышки. На посту оно по-настоящему раскрывается: играет бликами на солнце, воистину простирается до самого горизонта. Когда ты там, внизу, дёргаешь траву тяпкой или в очередной раз покрываешь колёса на пушке гуталином, оно словно небольшое озеро. Но сидя наверху, осознаёшь, насколько всё вокруг и ты сам маленькие, незначительные. Прямо как небо.

То было девятого июля. Дембеля только ушли, научив нас, ещё полуторамесячных мальков, премудростям жизни на дивизионе и передав свои посты на Боевом Дежурстве. ПВН - Пост Визуального Наблюдения. Сиди себе на вышке или беги на неё, как заслышишь сирену и шипящий голос из всех щелей "Готовность Номер Один". Смотри в бинокль да связь иногда проверяй.Ничего сложного. Бежать по готовности на вышку. Следить за воздушной и наземной обстановкой через бинокль, а в случае чего докладывать по античному телефону на МРЛС. Ничего сложного.

Иесли в дневные готовности можно с радостью раскинуть руками и покинуть очередной глубокий перформанс из разряда "копайте отсюда и до обеда", то вечерние доставляют немало хлопот. Пока все моются под привозной, а оттого драгоценной водой, или смотрят телевизор, ты несёшься на вышку с папкой, где лежит запрещённый телефон, в одной руке, а в другой накидываешь противогазную сумку через плечо. Так было и со мной.Тогда готовность дали поздно вечером. Взлетев по ржавой и трухлявой лестнице, я ловко вскрыл дверцу и сразу же доложился. Чёрный и древний, как греки, что населяли эти земли задолго до нас, телефон мерзко хрипел с каждым нажатием педальки - я ненавидел звонить по нему. Однако время старой трубки подошло к концу, а современной - только началось. Я умело переставил сим-карту с кирпичного Нокиа в новомодный Сяоми с помощью ручки, и, воткнув один наушник в ухо, сел на ящик, где хранилось всякое армейское барахло, и стал слушать.

Born of the darkness
From granted eyes beyond.
Dreams of the deep mist
They hide a scratching song.

Не знаю, зачем это тебе, но мне песня нравится - есть в этой электронно-оркестровой аранжировке, в этих грязных рычащих гитарах и мягком вокале что-то потустороннее и жуткое, но оттого манящее и обволакивающее. Музыка уносит куда-то в яркую россыпь мириад звёзд, какую можно увидеть лишь в полях; в первородный мрак холодного космоса, где вся история Земли и человеческое естество лишь пшик и мгновение в вечности. В такие моменты и, вроде, спокойно, и крайне волнительно. Хочется предаваться мечтам не о нормальном дежурном и доме, где всё так знакомо, а тебя ждут родные. Нет. Хочется грезить о чём-то высоком, недоступном, величественном и неосязаемом простым солдатским умом.

С одной стороны, это хорошо, что я такой - лирики во мне хоть отбавляй. С другой, в коллективе такое не приветствуется. Но ничего. Девять месяцев осталось. Это столько же отслужить, но всего лишь три раза.

Я решил осмотреться. Мало ли, кто шёл. Однако мой взгляд уже приковало летнее звёздное небо. Холодный ветер обдувал бледное усталое лицо. Я только сейчас заметил, как похудел. Здорово.

И я вглядывался в небо. Иногда для вида приставлял к глазам бинокль. И в один такой раз убрать его уже не смог.

Ведь злой рок обратил мой взор на Луну.

There's a primal fear,
That death is near
Writhing now in wait.
Am I past the veil?
Consciousness failing,
I hear a wicked fate.

Реальность превращается в пересказ событий, он - в историю, а та - в байки на перекуре. Срочники приходят и уходят, и память прошлого путается и искажается, опуская одни моменты и создавая иные. По дивизиону ходило множество "легенд" - как забавных, так и не очень. И были среди них и жуткие, каких не поведаешь в нашей низенькой казарме или той же курилке. О них шептались после отбоя в кромешной тьме и оставляли без комментариев. Рассказывали о сошедшем с ума телефонисте - бедняге спросонья послышалось что-то по телефону, отчего он аж закричал, а наутро и вовсе перестал себя контролировать: трясся и бормотал какую-то околесицу. С ложной позиции, где старая техника уныло ржавела, по ночам доносились странные завывания и стоны. Каждый, кто ходил в патруль второй сменой, слышал, как сквозь внезапные, а оттого неправильные и жуткие, хрипы рации доносились обрывки фраз на непонятном языке. Однако, все как один ребята молчали и даже не решались задуматься о помехах хотя бы на миг.

Нет, я не хочу вспоминать это. Стоит только воскресить события той ночи, как руки немеют, а в виски отдаёт болезненным пульсирующим гулом. Написанное выше послужило мне даже некоей терапией и погрузило в своего рода транс, какому я предавался на гражданке, когда сам писал рассказы и стихи. Здесь я тоже этим помышляю. Наверняка же слышал песню про Побелина?

Однако теперь никаких отступлений, мой сменщик. Ты должен быть готов.

В ту ночь полная Луна наливала мир отравленно жёлтым цветом, пуская миазмы в звёзды и лёгкие тучи. Я сразу уловил в ней нечто зловещее, но всё же притягательное, а оттого не спешил уводить бинокль в сторону. И лишь на мгновение отринулся, чтобы прикурить сигарету. Однако хватило и этих секунд.

Поначалу я подумал, что мне показалось. Будто мелькнуло в краю глаза, как это обычно со мной бывало. Бесформенное вытянутое пятно промчалось по поверхности Луны, словно хищник в поисках добычи. Я привстал и вновь приставил бинокль - ничего. Всё тот же сателлит, окрашенный в ядовитый бледно-золотой цвет.

Я долго всматривался в кратеры и холмы, и даже хотел уже поругать себя за паранойю. И стоило мне только потушить сигарету, как нечто пронеслось вновь. Всё так же молниеносно и угрожающе.

Не спуская глаз с Луны, я дёрнулся и потянулся к телефону, но быстро осёкся. И что я скажу? "Азимут тридцать, направление юго-запад, высота и расстояния неизвестны, веду наблюдение"? А что это вообще? Самолёт? Беспилотник.

Меня пробрала дрожь не столько от самого объекта, сколько от того, что на МРЛС уже могли засечь объект, а я его упустил - не доложил вовремя. Но все мысли устремились прочь, когда пятно появилось вновь. Только на этот раз оно резко остановилось. Будто поняло, что его заметили.

Знаешь это ощущение, когда видишь то, чего не должен видеть? Когда, например, гуляешь в лесу, выходишь на поляну, а на другой стороне в чащу уходит леший? Или когда возвращаешься домой слишком поздно, чтобы демоны ночи выползли на улицы города и стали заманивать таких же, как ты, невезучих?

Дрожь превратилась в тряску. В конечностях всё заледенело. Я не смел лишний раз вдохнуть, но всё смотрел на злополучное и про́клятое естеством пятно.

Когда ты всматриваешься в бездну, бездна всматривается в тебя. Выражение совсем не об этом, но если рассматривать буквально, то так оно и есть. И чем дольше я изучал стеклянным от ужаса взглядом пятно, тем страннее казался мир вокруг. Стих рёв пушек и МРЛС. Не гудела больше ВВО. Слова песни в наушниках потеряли всякий смысл и превратились в отдалённый поток воя и рычания.

А спустя минуту пятно исчезло. Просто скользнуло вниз. Я ещё долго приходил в себя прежде, чем, наконец, облегчённо взглотнул накопившийся ком в горле и закурил. Столько мыслей в голове витало тогда, столько рациональных объяснений возводилось и низвергалось о препятствия из самих себя. Столько вопросов сменяло друг друга, пока я не отвёл взгляд с Луны...

Чтобы осознать - пятно не исчезло. Оно просто спустилось с Луны.

Накрывало город внизу причудливой тенью, исчезало во тьме шоссе, мерцая на фонарях. Оно мчалось сюда - извивающееся, словно в конвульсиях, сжимающееся и разжимающееся. Чем ближе оно становилось, тем отчётливее я видел его, но теперь не пятно, а всепожирающее дыру.

Опомнившись от шока и вернув контроль над телом, я дёрнулся к назад и крикнул патрульному, чей силуэт беззаботно тянул папиросу у МРЛС.

-Лёха! Лёха, смотри на поле! Лёха! - кричал я, но рёв готовности заглушал меня. Я переходил на ор, на визг, но ничего - точно и не было меня.

А дыра с каждой секундой становилась ближе. Свет фонарей на ограде уже во всю раскрывал истинную природу богомерзкого отродья, каких никто ещё из смертных никогда не видал. На чёрных маслянистых щупальцах росли голодные рты, откуда вились, словно на нитях, золотые козлиные глаза. Края аморфной дыры усеивали ряды иглоподобных зубов, откуда на полевые цветы и колосья сочился жёлтый секрет - его гнилой смрад я слышал даже от вышки.

Однако патрульный даже не дёрнулся.

Can you hear it? Can you hear it?
The tolls of madness ringing.
Do you fear it? Do you fear it?
An ancient choir is singing.

А потом стало темно. В тягучей слизи угасли звёзды. В воющей бездне исчезли фонари. Канул в извечный мрак город. Шум техники задохнулся в сжался в высоких частотах и голодном шипении. Запах моря сменился разложением чего-то зловонного, от чего слезились глаза, а единственными звуками изо рта стали хрип и кашель. Оно явилось мне во всей красе - смотрело на меня тысячью глазами и жадно облизывалось. А мне оставалось лишь беспомощно лежать на полу и свернуться в позе эмбриона, пока дыра готовилась поглотить меня. И краем глаз я видел, что скрывалось за ней - холодный ветер, хлеставший мне в лицо и покрывавший его полупрозрачными нечистотами. Он открыл мне фрактальные галактики и перемещающиеся в калейдоскопе мироздания туманности. Он открыл мне рождение древних инопланетных цивилизаций - настолько причудливых и невозможных, что в проблеске сознания мне показалось, будто я в бреду. Открыл же и их гибель - щупальцы рвали тела на части, перемалывали их до состояния жижи, а затем впитывали в себя получившуюся кровавую кашу. Бросали существ о землю с такой силой, что их крепкие жилистые тела вмиг разбивались в багровый раствор. Громили вытянутые вверх храмы и дворцы. А на земле медленно росла дыра, что пожирала любую жизнь на пути. И может, оттого Марс ныне необитаем? Кто знал. Всё уже перемешивалось, как моё тело, что оказалось во власти щупалец.

Они подняли меня за руки и ноги, обхватили горло и кисти. С мерзким и довольным визгом они стали ломать мне кости через каждый сантиметр. Обвивать рёбра до тех пор, пока они не перемололись в жуткий бульон из лёгких и сердца. Даже кричать я не мог - в первые секунды вырвался лишь оглушительный секундный хрип перед тем, как конечности дыры оказались у меня во рту, выбив зубы, и стали расти. И они не только дальше по горлу.

Они чавкая выгрызли мне язык, и теперь терзали нёбо. Мучительно медленно вылезали из ушей и, развернувшись, ползли в обратную сторону. С характерным хлюпаньем пробили глаза, откуда устремились ломать нос изнутри.

Но даже эти муки не так страшны, как те, что испытывало сознание. Ибо я не просто был ещё жив. Я осознавал. И я чувствовал.

Бывший разведчик ПВН с лирической душой. Там, через девять месяцев, меня ждали семья и близкие. Ждали планы и новые свершение.

Теперь суп из костей, плоти и крови. Я будто падал с вышки так долго и так быстро; с леденящим ветром и выжигающим зноем. Падал во мрак, центром которого был огромный золотой глаз, как у козла.

Дальше я плохо помню - сужу только по рассказам сослуживцев. Меня нашли на вышке в час ночи, когда готовность давно закончилась, а помощник дежурного - хороший парень - стал беспокоиться обо мне. В полусонном бреду я сидел на полу, обхватив колени руками, а тело лихорадило. Тогда я так и не пришёл в себя. Благо, Илья выручил и сказал, что у меня лютая температура.

Утром меня отправили к Лидке фельдшерше - противной и слабой на передок женщине. Она померила мне температуру, лениво всучила какую-то пилюлю и отправила отдыхать в казарму, сославшись на жуткий жар.

И я сам хотел верить в это: начиналась простуда, а там меня продуло, да и от тяжёлого дня попытался прикорнуть. Я завалился спать, однако, впасть в царство грёз больше не мог. Из стен на меня до сих пор смотрели золотые глаза на чёрных щупальцах.

I feel it humming deep inside the walls.
The dark vibrations.
Whispered acts unspeakable,
Horrible, reachable, audible.

I'm pressured to awaken my own sight
To generations.
Ancient ones malevolent,
Reckoning, pestilent, beckoning.

Они и сейчас здесь. В казарме, по дороге в штаб, но позиции. Они следят за мной отовсюду и ждут, когда я усну, чтобы начать своё кровавое пиршество вновь. И я не могу больше терпеть. Головные боли становятся всё сильнее, а визги и писк громче с каждым днём. А потому в отчаянии я вышибаю клин клином, ибо раз одни силы ввергают меня в муки, то иные даруют благостное спасение.